Друзья мои, книги

«Зимним вечером, без света, они лежали на печке вдвоем, и бабушка рассказывала внуку сказки, которых знала великое множество. Ленька до замирания сердца любил эти минуты перед сном, ждал их с нетерпением. Однажды он не выдержал, спросил: «Бабушка, а почему Иван-царевич поехал по дороге, на которой ему смерть написана?» — «А потому, что он храбрым был, сильным», — отвечала бабушка.
Я отрываю глаза от сборника повестей и рассказов ивановского писателя, почетного гражданина Палеха Владимира Мазурина и задумываюсь. А действительно почему? Вспоминаются трудные послевоенные годы. Страна залечивала раны, нанесенные войной. Но народные сказки, былины, рассказы и народные подвиги печатались всегда на листочках перегнутых пополам, по 3 или 5 копеек. Это с тех пор остались в моей памяти бессмертная дружина Евпатия Коловрата, Авдотья Рязаночка, герои Крымской войны Марья Кошка и Дарья Севастопольская. Мы росли с этим и понимали, почему пошли на смерть Александр Матросов, Юрий Смирнов, Лиза Чайкина, Зоя Космодемьянская, молодогвардейцы Краснодона, герои-панфиловцы с их чеканными словами: «Велика Россия, а отступать некуда, позади Москва». И вспоминаются мне слова лермонтовского полковника погибшего в Бородинском бою:
«И молвил он, сверкнув очами:
«Ребята, не Москва ль за нами?
Умремте ж под Москвой,
Как наши братья умирали!
И умереть мы обещали,
И клятву верности сдержали…»
Вот она, великая, непостижимая для европейцев, тайна русской души: верность своему Отечеству, своему народу. Вот почему Иван-царевич пошел прямо. Вот почему я назову первой книгой в рубрике «Пять книг» эти послевоенные листочки-сборники народных сказок.
Второй книгой, оставившей во мне негаснущие воспоминания, был роман Д. Фурманова «Чапаев». Когда отец уходил на фронт, мне было четыре года, по причине взросления память об этом тускнела, забывалась. Однажды в школьной библиотеке я наткнулся на «Чапаева». У отца была эта книга, но со временем затерялась. Помню, с какой торопливостью тащил я эту книгу. Дома, скидывая по ходу верхнюю одежду и варежки, еще красными от мороза руками раскрыл первую страницу.
«На вокзале давка. Народу темная темь. Красноармейская цепочка чуть держит оживленную гудящую толпу. Сегодня в полночь уходит на Колчака собранный Фрунзе рабочий отряд. Со всех Иваново-Вознесенских фабрик, с заводов собрались рабочие проводить товарищей, братьев, отцов, сыновей…» Читаю, а в памяти начинают всплывать, проясняться события тревожного сорок первого года. Проводы уходящих на вокзал. Толпы людей на улицах. Теплый летний дождь и отец, прижавший меня к своей груди. Потом прощание, слезный плач матерей и жен. И вот уже за рекой, за поворотом скрылась последняя повозка, а дождь все шел, не переставая, и под его всхлипывания расходились по своим опустевшим избам провожавшие, и было тихо и грустно на осиротевшей земле.
Вот такие воспоминания пробудила во мне эта книга.
Следующей книгой, оставившей след в моей жизни была повесть Николая Островского «Как закалялась сталь», которая до сих пор считается в Китае лучшей книгой двадцатого века. Я не знаю, читают ли эту книгу сейчас в России. У нас в красном уголке школы, где проходили пионерские мероприятия, на большом листе бумаги крупно было написано: «Самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается ему один раз и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое…» Эти слова написаны слепым человеком, прикованным к постели. Завидное мужество. О таких поэт Н. Тихонов писал: «Гвозди бы делать из этих людей, не было б в мире прочнее гвоздей». Тридцатые годы, время рождения промышленных гигантов Магнита, Уралмаша, Днепрогеса, время расцвета идеи «светлого будущего». Люди фанатично верили в это и охотно отдавали за это жизни. Правда идея «светлого будущего» все отодвигалась и отодвигалась, пока не погасла совсем. Ленин на комсомольском съезде обещал коммунизм в 1940, Сталин — в 1960 году, а Хрущев — в 1980 году. «Ничтоже сумняшеся», он заявил: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». У Брежнева хватило ума уже не обещать эту химеру, и решить к 2000 году продовольственную программу и накормить людей, в обществе хронического дефицита. Андропов первым сказал открыто, что пора разобраться, в каком обществе мы живем, а его выдвиженец Горбачев решил не только разобраться, но и перестроить все. Так началась перестройка. Но жизнь от этого не улучшилась. Помню, тогда с эстрады пели: «Перестройка Горбачева, до чего ты довела, даже Алла Пугачева поросенка завела». Воспользовавшись всеобщим недовольством народа, власть в стране перехватили более радикальные силы и началась «прихватизация». Началось разграбление страны. Присваивались торговые палатки, магазины, мелкие и крупные предприятия. Одни быстро богатели, другие стремительно нищали. «Откуда у полковника миллиард?» — спрашивала газета коммунистов. «Умный человек не может быть не плутом», — сказал русский классик почти двести лет тому назад. За это время ничего не изменилось. У таких «полковников» есть дети, внуки. Ведь «не надобно другого образца, когда в глазах пример отца». Не потому ли не переводятся мошенники? «Где, укажите нам, Отечества отцы, которых мы должны принять за образцы». Посмотришь по ТВ на жалкий вид арестованных чиновников и невольно повторишь классика: «Да, жалок тот, в ком совесть нечиста». Эти крылатые выражения и афоризмы из бессмертной комедии А. Грибоедова «Горе от ума», которую я кроме школьного прочтения читал в своей жизни еще несколько раз, а читая в «Призыве» заметку В. Рогова «Эх, лед-ледок», я заметил, что автор по-своему интерпретирует слова Грибоедова, приспосабливая их к материалу. Это четвертая книга, которую я помню всегда.
Пятой книгой в обозначенной рубрике я назову замечательную книгу писателя эмигранта Ивана Шмелева «Лето Господне», ставшей для меня энциклопедией дореволюционного быта России. В сороковые годы просевший за войну уровень жизни и ежегодные повышения цен, мы ребятишки с восторгом воспринимали: «Вот, мол, заживем.» «Ой, ребята, да разве это жизнь, — говорила мать. — Что мы раньше-то жили. Без мяса за стол не садились». А в «Провинциальном дневнике» я записал воспоминания старушки, как и моя мать, простой крестьянки, которая глядя на небогатый праздничный стол говорила: «Раньше в Рождество-то разве это ели». Читая СМИ и слушая авторитетных государственных мужей, что раньше жили плохо и лишь революция дала людям счастье, я верил и не верил старым людям, и вот в 1989 году издательство «Правда» публикует книгу «Избранное» Шмелева. Рецензент Михайлов пишет, что автор жил в окружении мастеровых и работников, купцов и духовных лиц. Читаю «Лето Господне и начинаю верить тем, кто сожалел о потерянной старой жизни. В 1992 году «Ивановская газета» рассказала своим читателям о постах: «Замечательный русский писатель И. Шмелев писал: «Я дал слово не скоромиться весь пост. Зачем скоромное, которое губит душу, если и без того вкусно? Будут варить компот, делать картофельные котлеты…маковый хлеб… мороженая клюква с сахаром… пастила рябиновая… а жареная гречневая каша с луком, да запить кваском? А постные пирожки с груздями…» И, перечисляя все эти яства, газета заканчивает: «И кому все это мешало?»