Зачитаешься

«Рассказать о любимых поэтах? Андрей Вознесенский, он был, конечно, идолом и кумиром, и, в общем-то, им и остался. Поразил он мое поколение своей музыкальностью и особой громоподобностью в чтении стихов. Он громко читал на публике, словно пытался перекричать тот бурный грохочущий двадцатый век.
Что же, назову Евгения Евтушенко, пусть и много в его стихах «яканья» и «выканья»: мол, вот вы все подлецы, а я какой хороший! Тем не менее, поэт он очень интересный.
Гарсия Лорка был близок мне всегда. Когда впервые прочитал несколько стихотворений, что-то в них срезонировало с моим мироощущением на тот момент времени.
Окуджавушка… Само собой, Булат Окуджава. Он наравне с Владимиром Высоцким, Александром Сухановым сместил мнимых эстрадных звёзд. Молодежь была больна бардовской песней, и эстрада отступила в тень. Был случай, когда в Костроме Суханов собрал больший зал, чем Пугачева. И такое происходило не раз.
Новелла Матвеева, конечно, чудо и непререкаемый в своём роде авторитет для меня. Многие женские авторы проигрывают ей в таланте, в силе стиха. Может быть, для меня она самый яркий автор. В нашем кругу в пору юности добыть пластинку Матвеевой — это как если в миру — найти какие-нибудь фирменные штаны — настоящее везение!
Из тех, кто писал в начале двадцатого — Сергей Есенин, ясное дело, нравился, а вот Александра Блока не любил отчего-то. Такой он заунывный, такой у него мрачный тон. Печальной доли хватало и в самой жизни. Он был человек городской, наверное, поэтому так тяжело писал.
В последние годы могу сказать, что меня зацепил Эфраим Севела — еврейский поэт, предполагаю, недолюбливают его, но мне он нравится. Из песенников моя последняя любовь- Александр Пенегин. Он просто меня потряс, мастер детской песни! Я всегда любил детскую поэзию и литературу, если задуматься, её труднее всего писать. К примеру, Носов Николай — это глыба, чтобы так сочинять, с такой присущей Носову легкостью — нужен огромный талант. Детский поэт Генрих Сапгир — тоже один из наиболее приметных, чудесный, одаренный. Этим авторам я по-хорошему завидую. Значимые были и Кассиль, Гайдар, Пантелеев — дети их понимали, а, следовательно, они точно признаны.
Из классиков я люблю Чехова и Шукшина. И кратко, и гениально. Из монументалистов, тех у которых именно красота языка на первом месте — это, безусловно, Вячеслав Шишков. Говорят, писал он на заказ, но, тем не менее, язык его книг — зачитаешься.
Конечно, Толстой, но только не Лев, а Алексей. Потому что Льва Николаевича, как и Федора Михайловича (Достоевского) — тут я грешен: не люблю обоих. За их занудство, и за то, что так любят они поучать читателя! Каждую мелочь человеческую выделят и начинают причитать. «А вот врать-то не хорошо», — и о том, что врать не хорошо расписывают они на десяти страницах. Но всем и без того понятно, что врать не стоит никогда! Конечно, это на мой вкус, и эти писатели ни в коем случае не теряют своей заслуженной статусности. Да, Алексеев Толстых было двое: у Алексея Константиновича Толстого есть прекрасный исторический роман «Князь серебряный», а у более известного Алексея Николаевича можно назвать «Петра Первого».
Упомяну еще Михаила Успенского, не Эдуарда (Успенского), а Михаила, сибиряк который. Это последняя моя любовь на данный момент. Он умер, к слову, не так давно, год или полтора тому назад. Такой у него каскад юмора, человек образованный до неприличия, и говорят, пророческие слова сказал перед кончиной. Хотел я к нему съездить даже, да вот не успел: помер он.
Эх, и «Тот берег» надо бы мой напечатать у вас! Он о любви, к ближнему».

«Первая встреча с поэзией произошла вовремя знакомства с бардовской песней, как ни странно. Чуть позже Окуджава, сначала — Андрей Макаревич, и всё то, что слушали родители дома: Митяев, Визбор и множество других. Из них самые значимые поэты для меня — это Окуджава и Визбор. Это первая ступень, первая стадия, школьное время, класс, наверное, восьмой или младше.
Отцу очень нравились стихи Маяковского, и я проникся тоже. В то время как моего отца захватывали классические произведения Владимира Маяковского, в целом его узнаваемый стиль, я полюбил поэтику этого автора и разглядел, что у Маяковского довольно много лиричных вещей. Впрочем, это понимание пришло ближе к старшим классам. Сначала я перечитал все эти длинные поэмы, и Маяковский был для меня каким-то стереотипным поэтом: советская история, пропаганда… «Через четыре года здесь будет город-сад!» и так далее. А потом мне понравился ни на кого непохожий трагизм его лирики. Да и до сих пор Владимир Маяковский мне близок. Давно не читал, но я могу его поставить в ряд поэтов, которые остались со мною по жизни. И те опусы мои, когда я пытался писать собственные стихи, были сочинены под влиянием Маяковского. Мне хотелось также чеканить строчки, продумывать стих. Интересна у Маяковского, на мой взгляд, сама конструкция стихотворений, ведь это не что-то льющееся само по себе из души, «поэтический ручеек», а именно выстраданная продуманная поэзия.
Очень долго я увлекался творчеством Юрия Шевчука, группой «ДДТ». Я слушал совершенно всё, и мне нравились эти сложные аллегорические тексты (а они были почти все такие), я обязательно искал скрытый смысл в словах. И в какой-то момент я переслушал Шевчука. Знаете, вот как чего-то переесть, ягод, например. И я навсегда его отпустил, и теперь мне очень сложно слушать песни «ДДТ». Но я признаю, увлечение текстами Юрия Юлиановича было периодом, который стоит выделить. На меня это повлияло, я ходил по Палеху и слушал эти песни в плеере.
Позже я увлекся поэзией серебряного века. И особенно зачитывался Велимиром Хлебниковым (не знаю, насколько его можно отнести к «серебряникам», может, хронологически). Я читал почти всех представителей, мама подарила мне книжку «Поэты серебряного века», но Хлебниковым я попросту болел. И мне казалось, что это была совершенно новая поэзия, что можно не так, а вот так, как он. «18 быстрых весен. С песней падают назад», помню, как задело в школе на уроке. К тому же вся эта история хлебниковская с игрой слов. Это меня привлекало.
Я читал и Есенина, и мне нравилось, но это не стало любовью. Цветаева нравилась больше, чем Ахматова. Но здесь надо сказать, что я очень поверхностно изучил творчество обеих. По нескольким стихам, боюсь, не сложить объективное мнение. Евтушенко, Вознесенский. Они произвели впечатление, но очень короткое и сразу отпали. Я понял, что их поэзия не так интересна для меня.
Потом я случайно наткнулся на стихи Лорки и влюбился в них. Это было кратковременное увлечение, но достаточно яркое. Все перечитал у него. «Гвадалквивир струится в тени садов апельсинных»… Попутно с ним был Неруда. Дело было простое: с урока МХК запомнил фамилии и пошел в библиотеку: взял Лорку, взял Неруду. Что-то я про них знал, но я никогда особо и не увлекался биографией поэтов, писателей, музыкантов. Не скажу что это правильно, но мне эта сторона (биографическая) была совершенно не интересна.
После школы я начал любить читать, и стал больше увлекаться прозой. Я прочел что-то у Льва Николаевича (Толстого) и понял, что надо читать русскую прозу. Потому как до того момента я любил американских классиков, в целом зарубежных прозаиков. Но по Толстому я понял, что раз уж ты говоришь на русском языке, надо читать русские тексты.
О Бродском. Иосиф Бродский как автор возник для меня в последний школьный день, более того, на последнем уроке литературы. Бродский не помещался в программу, и вот его видимо было решено переместить на самый последний ее день. Мне жутко тогда он не понравился. Совсем-совсем. И уже в институте через автора этой рубрики, и через моего друга Александра Леонова, который принес как-то «Пейзаж с наводнением» Бродского, я познакомился с его творчеством. И зачитался им, так вышло, что увлечение Бродским стало самым большим.
Стихи Иосифа Бродского пока оказали наибольшее влияние на мою творческую жизнь. Наверное, он самый главный поэт из перечисленных. Безусловно, уровень интеллектуальный у Бродского гораздо выше, чем у его читателей и он по сию пору сложный. Нужно быть подготовленным, чтобы всё понять. Однако на уровне эмоциональном — очень это все мощно. Он не из веселых поэтов, если они таковые бывают вообще.
Моё познание поэзии на Бродском остановилось. Если я читаю, то это чаще всего проза. Современники мои, актуальная поэзия, которая грешит своей «авангардностью» — пока мне не понятна, не доступна, вероятно, я не дорос, как читатель. Для меня поэзия все же должна быть в рамках какого-то смысла. Когда это искусство ради искусства, когда это перформанс, когда это просто атмосфера, упражнение, и непременно нужен антураж, без которого ты не воспримешь это стихотворение — такие дела отпугивают. Кажется, что большая часть современной столичной поэзии неотъемлема от тусовки, в которой она и рождается. Впрочем, я знаком с современными стихами очень и очень поверхностно, чтобы судить серьезно.
Сейчас я давно не читал даже пресловутого Бродского, такое время, что не располагает к чтению поэзии. Может быть, ритм жизненный. По всей видимости, время стихов — юность, или напротив, уже то зрелое время, когда ты можешь созерцать спокойно. Сейчас для меня время других книжек.
Потребность в поэзии всегда у меня перекликалась с переменами, с новыми чувствами, любовями, нужна была в те моменты, когда все вокруг стремительно менялось, и нужен был какой-то новый язык. Это время, вероятно, период до окончания института, когда ты волен в жизни поступать так, как тебе угодно. Поэзия это не семейная история (улыбается). Да, наверное, и семейных поэтов и не было, может быть, какой-нибудь Фет! (смеемся). Проза, напротив, может быть совершенно рутинной, как для создателя её, так и для читателя. Трудно представить в метро человека, который едет и читает стихи. Уверен, такие люди есть, но очевидно их крайне мало».