700 дней после детства

В 18 лет мало о чём имеешь представление, а тем более об армейской жизни. Всё, что я знал тогда об армии, было подсмотрено в паре серий сериала «Солдаты» и подслушано в аудиокниге Евгения Гришковца «Как я съел собаку», в ней он пересказывает опыт моряка, автобиографическую, но (по словам автора) универсальную историю взросления человека. В добавок, все вокруг пугали дедовщиной, а сам я боялся стать «сапогом» — солдафоном, который до конца дней будет отмечать свой дембель. Одним словом, повестка в военкомат меня взволновала, и я уже думал о последствиях, не получив и портянок.
Кстати, о моряках. Мой отец и один из дедов служили на флоте. Но я понимал, что здоровье у меня не флотское, и попаду я во что-то более земное! Так и случилось, бескозырку и клёш мне не суждено было увидеть, и я свернул семейною традицию, но обо всём по порядку.

Отгремели проводы и ранним осенним утром, отслушав на прощание (почему-то) шестой студийный альбом «Битлз», название которого можно перевести как «Резиновая душа», я еще с двумя такими же бедолагами выехал из Палехского военкомата (он теперь закрыт) на уазике. Было грустно и интересно. Помню, как старался запомнить этот момент, хотя трудно было зафиксироваться на чем-то, в окне плыл ноябрьский пейзаж: леса-поля. Хотелось набраться сил на ближайшие два года, они казались вечностью.
Напрасно я прощался с родными местами. По прибытии в Ивановский комиссариат, стало понятно, что в армию мы отправимся не сегодня, не завтра, и даже не послезавтра. Коротая время за какими-то хозяйственными делами, мы фантазировали, как будем служить и рассказывали друг другу о «прошлой» жизни. Так протянулась неделя, а потом нас и вовсе отпустили по домам на выходные, выписав первые в нашей службе увольнительные. «Дембеля» ничего не отслужив сели в автобус и поехали восвояси.
По возвращении на нашу практически альтернативную службу, всё начало меняться: прибыло пополнение, приехали «покупатели» — так называют офицеров, которые приезжают набирать себе в часть таких новобранцев как мы. Надо сказать, что до этого момента мы все расхаживали, кто в чем приехал и с длинными по армейским меркам волосами. Но для покупателей нас решили принарядить. Выдали нам форму, остригли. Вы не поверите, но в одно мгновенье вся наша пёстрая толпа словно исчезла, её сменили одинаковые на лицо зелёные человечки. Я понял, что они теперь будут меня окружать два долгих года, и что сам я стал таким же. Вечером прошел мастер-класс по завязыванию портянок и в спешном порядке мы отбыли на поезде во Владимирскую область.

Все устроено так, что ты не сразу попадаешь в роту, где будешь нести службу. Перед ней идет «учебка» (несколько месяцев), перед «учебкой» — карантин (около месяца), перед карантином — ППЛС (примерно неделя, расшифровывается, если не ошибаюсь, как «пункт прибытия личного состава»).
ППЛС было местом, где новобранец проходил тесты и медкомиссию, на основе этих проверок его определяли в подходящий род войск. Мне повезло, я попал в интеллигентные войска, как там говорили, — связь. Впервые я это осознал в столовой, когда увидел разницу в чистоте обмундирования немногочисленных связистов и орд пехотинцев. На одного гвардейского связиста приходилось с десяток мотострелков, неряшливых и что-то выкрикивающих нам молодым. Связь стояла в очереди скромно и молча.
Потом был карантин, что-то вроде неторопливого курса молодого бойца: мы знакомились с распорядком дня, местным этикетом, внутренней мифологией и друг с другом. Учились подшивать воротнички (до сих пор не верю, что 700 дней я каждый раз отпарывал грязный воротник, чтобы прилатать новый, белоснежный). Там я подружился с Захаром, мы с ним вместе подбадривали друг друга, у нас был рейтинг сержантских шуток и общие сигареты. Нас никто не трогал, мы тоже, впереди была неизвестность, но мы понимали, что как только попадем в роту, вот там-то и начнется служба!
Сильнейшие эмоции мы с этим смоленским парнем пережили, когда нас перевели в учебную роту связи… Весь день была суета и оформление, мелькали загадочные лица местных сержантов и офицеров. Мы с Захаром ждали ночи. Когда прокричали «Рота, отбой!» и наступила тишина, изредка нарушаемая случайным скрипом, мой друг произнес: «Только не спи, сейчас нас будут поднимать и бить. Надо быть готовым дать отпор вместе». Что вы думаете было дальше? Да, правильно, мы так и заснули, от усталости. И никто нас не будил.

Если я скажу, что дедовщины не было, я слукавлю. Бывало всякое, но не хотелось бы об этом писать. Наша часть была больше уставная, то есть все наши трудности были связаны не с этой забавной мифологией «духов-дедов», а скорее с высокими требованиями и формальным выполнением устава.
Мы освоились. Прошла присяга, нам было разрешено зачистить бляхи на ремнях (всем одновременно для единообразия), и все потихоньку втянулись в армейский быт. Делили посылки и покупки, сделанные в редкие увольнения, мечтали о конфетах, сгущенке и «поспать», как и другие нормальные начинающие защитники Родины.
Картинка не менялась неделями, от скуки я начал замечать самые малейшие проявления красоты. В контровом свете фонаря, когда мне не спалось, я с упоением наблюдал, как таракан пытается утащить найденную крошку хлеба, или как снег заваливает наш драгоценный плац и думал, что ни одна армия в мире никогда не справится ни с тараканами, ни со снегом.
Еще по дороге в столовую, на повороте стояла сосна. Высокая и узловатая, она имела определенную стройность, особенно была хороша она перед ужином, то есть на фоне тёмного (зимнего и звёздного) неба. Эта картинка напоминала мне наши палехские шкатулки, сам уж не скажу теперь почему. Но я смотрел эти пять секунд, пока мы, чеканя шаг, поворачивали строем, и может быть, красивее композиции я не видел.
Так проходила зима: утром и днем — мы чистили снег, вечером — наблюдали сосну на повороте, а ночью (если повезет) — смотрели на запасливого таракана.
И вот я заболел, соврал на вечерней проверке, что всё нормально, думал — утром лучше станет. Но нет, не стало. Меня начало рвать за полночь. Пришлось нашему ротному «дедушке» лично вести молодого курсанта в медчасть. Он плохо выговаривал «р», но в тех выражениях, которые старший сержант отвешивал в мою сторону по дороге, этой буквы и не было. Он мягко и картаво отчитывал, я еле соображал от температуры, но мне было стыдно. Уговорив сонного дежурного санчасти, мой «дед» сдал меня медикам. Там я встретил Новый год.
Запомнилось, как несколько дней спустя героически всем составом больных и хромых мы откачивали воду из прорвавшей трубы в темноте и тишине, чтобы не привлечь внимание дежурного офицера и то, как я в местной библиотечке нашел «Повести Белкина».
Долго лежать не пришлось, мне кто-то рассказал что, чем больше лежишь в этих относительно комфортных условиях, тем сложнее возвращаться в роту. Да и тех кто болел, называли «каличами». «Каличем» быть не хотелось, и я умотал из этого царства синих пижам в свою родную первую учебную роту связи.

Не знаю, был ли я хорошим воином, но все что я хоть как-то умел, я пытался применить на службе.
Сразу я стал «журналистом» взвода. Надо было заполнять бумажки читабельным почерком, я старался. Затем мне и моему земляку доверили делать стенгазету и боевой листок. Я писал тексты, стишки, истории, а мой друг из Тейкова всё это добро удачно иллюстрировал. Снега и устава в нашей жизни стало поменьше — нас начали освобождать ради журналистской работы. Иногда приходилось и ночами сидеть, но мы ценили такие моменты. Добавлю, что потом еще год я делал ротное расписание, как говорят в том фильме: «Да писарем отсиделся».
Выяснилось, что мы с художником еще и музыканты: оба немного играем на гитаре. Поскольку мы своей рисованной газетой веселили всех, политрук отправил нас помогать готовить какой-то праздник в офицерский клуб. Так мы стали играть и выступать, а снег практически исчез из наших будней. И меня многие стали называть «Лаки», потому что с английского это слово можно перевести как «счастливчик». Да и с фамилией созвучно.
Чудили мы крепко: состав нашего ансамбля периодически менялся, репертуар тоже. Но был у нас один номер, который запомнился. Самое смешное, что мы выступили с ним и за пределами батальона. Я не знаю, каким образом так вышло, но половину зимы мы провели в гастроли по детским садам соседнего городка!
Все выглядело очень странно: я играл на гитаре какую-то незамысловатую мажорную тему, в регги-манере, полноватый курсант с вьетнамскими корнями из Краснодарского края начитывал реп про армейские радости, а еще один хлопец танцевал нижний брейк-данс. Дети визжали, нянечки тоже. Да мы и сами падали с хохоту.
Первые полгода в армии прошли с гитарой и пером в руке. Весёлое и совершенно отвязное время.

В клубе был художественный руководитель Паша, высокий худой сержант из Петербурга, совершенно виртуозно играющий на бас-гитаре (впрочем, на любых инструментах).
Он курировал всё это безобразие, и мы подружились: нашлись какие-то схожие привязанности в музыке, у обоих была постоянно пополняющаяся коллекция музыкальных журналов. Мы обменивались номерами, что-то там обсуждали.
Было понятно, что Паша настоящий музыкант (не то что мы с художником). Музыканту Паше оставалось служить месяц, как мы с ним попали в один общий наряд на полигон. Было много времени, и я слушал, как Паша рассказывает про те коллективы, в которых он успел поиграть на гражданке. Я делился воспоминаниями о той музыке, которая меня волновала.
В разговоре мы с ним как-то одновременно замалчивали название одной группы: «Да ты все равно не знаешь!», — сказали мы несколько раз друг другу в разговоре. И когда выяснилось, что в уме у каждого была одна и та же группа (кто-то из нас ее все-таки назвал), глаза на лоб, а фуражки на затылок полезли у обоих!
Дело в чем. У меня был один коллектив в любимчиках не особо известный, но, тем не менее, выпустивший прекрасную пластинку, которую я просто-напросто выучил наизусть. Да и пластинка случайно попалась в магазине, она имела красивую графичную картинку и собственно ей и привлекла. А друг мой Паша, как выяснилось в тот вечер, в этой группе должен был играть на басу, да вот незадача — в армию загремел! Да, так и было. Звонит вокалист этой группы ему домой на предмет репетиций и записи нового альбома, а там мама ему отвечает, мол, перезвоните через два года, Павла в армию забрали.
И вот мы стоим и поем эти песни с ним, как дураки. Осень, холод лютый, а мы улыбаемся! Оказалось, у группы есть новые неизданные вещи, их он мне переписал на диск.
Через месяц после того наряда Паша уехал в Питер и действительно вошел в основной состав группы «Полюса». А потом мы все подружились и ребята не раз приезжали в Палех выступить или погостить, но это другая история. Сейчас Паша играет в культовом «Мумий Тролле», и там он на своем месте, отличный музыкант.
Кстати, мне досталась его бас-гитара, и я потихоньку ковырял неизвестный доселе инструмент. А потом за месяц-два до моего дембеля позвонили мои будущие друзья – не хочу ли я играть в группе на басу? И я ответил: «Конечно!»
Собрал роту, спросил, показав бас: «Кто знаком с инструментом?» И потом у этого курсанта стал брать уроки. Пообещал же.

В общем, дружба в войсках больше, чем дружба. Много было хороших ребят. Последние полгода мы подружились с барменом и танкистом из Москвы Ромкой. Наш политрук направил его дослуживать к себе в кабинет компьютерщиком. Кабинет располагался в нашей роте. Мы были одного призыва и стали вдвоем следить за порядком и проводить свободное время в увольнениях.
Сибирь, так чаще я его называл, был старше меня, интересно рассказывал про то, как работал в одном из самых популярных столичных казино барменом. О том, как Билан любит бутерброды, а Алла Борисовна непременно заказывает клубничный фреш. Еще он прыгал с парашютом и так же, как и я, любил книги.
Были ребята помладше призывом, Серега и Лазарь. Серега отличился тем, что случайно утопил мой плеер и вместо белого вернул мне точно такой же, но оранжевого цвета. Плеер до сих пор работает. После армии он вернулся в Воронеж и превратился в героинового наркомана. А потом попал в хороший реабилитационный центр, откинул старую жизнь, завел семью, переехал в столицу, теперь волонтерит в центре, что его выходил, и работает риелтором.
Лазарь был предприимчивым. В его руках я впервые увидел ноутбук. Он много рассказывал, что скоро мир изменится и мы будем звонить бесплатно и видеть собеседника. Предсказал «скайп», иными словами.
Был и еще один, с которым мы общались меньше, но однажды он меня сильно выручил. У него была «вышка», звали его Семён, и он решил отслужить год. Было ему лет 26. Слегка в теле с крупным лицом и харизматичным стилем общения.
Дело было так. Я стоял в наряде по роте, шел 7 месяц моей службы и старшие товарищи попросили сходить на КПП и забрать у таксиста пакет с вкусностями на ужин. Поскольку у меня был значок дежурного, я бы не привлек особо внимания патруля.
КПП находился в прямой видимости от нашего батальона. Такси подъехало, и я отправился на операцию, первую в своей службе. И вот закрытая решетка ворот, таксист идет с пакетом мне навстречу, я отсчитываю деньги. Как вдруг за спиной слышу: «Лейтенант такой-то. Товарищ сержант, предъявите документы. На каком основании вы находитесь вне расположения роты?». Поворачиваюсь: патруль…
Да, я растерялся. Таксист ругается, давай деньги, патрульный «летёха» забрал мой военник и настоятельно предлагает пройти со мной в комендатуру, старшие товарищи зловеще смотрят из окна батальона: им явно не нравиться эта картина.
Лейтенант предлагает другой вариант развития событий и называет сумму, которой все равно у меня нет. «Нет», — говорю. «Давай всё, что есть», — не успокаивается офицер. И в этот трагический момент мы с лейтенантом слышим: «Эй, лейтенант, ты что тут устроил?» Перед нами появляется пузатенький майор, обладатель этого властного голоса. Для лейтенанта — майор, а для меня — мой друг Семён в кителе нашего ротного и с фуражкой набекрень.
Летёха тушуется, я еле сдерживаю смех, поражаюсь этой выдающейся актерской игре, а «майор» продолжает: «Да это мой сержантик, я у вас тут в командировке, голодный. Эй, таксист, давай пакет!» Смущенный лейтенант отдает мне военник, козыряет «майору», извиняется и исчезает в сумерках. Мы возвращаемся в роту с пакетом и смеемся весь вечер всем сержантским составом. Майор Семён.
А история эта между тем не закончилась. Как-то пошли мы на солдатскую почту с этим самым «майором» Семёном. Заходим получать посылку, а у кассы стоит наш «лейтенант» в сержантской форме и погонах! Мы на него: «Ах, ты прохиндей!», а он нам: «Да я смотрю, у вас тоже звёзды все попадали!»
Смеялись долго, одним словом. Мораль: на каждого «лейтенанта» найдется свой «майор».

У нас был сом, в «ленинской» комнате стоял аквариум, где и в мутноватой воде плавал небольшой (с ладонь величиной) чёрный сомик. С сомьими усами, настоящий. За его стеклянным домом располагались розетки, там сержантский состав часто отставлял телефоны, чтобы зарядить.
В армии было две валюты: телефоны и бушлаты. Мы в этом особо не участвовали, считалось, что связисты выше этого всего. Однако в трудные дни, когда в твое дежурство по роте офицер не досчитывался бушлатов, приходилось действовать решительно. В столовой мы охраняли свои бушлаты, скрепив их по кругу своими ремнями. Взвод по очереди ел и сторожил своё добро.
Среда навсегда останется для связистов резиновым днем. По средам мы весь день ходили с противогазами, и по внезапной команде надевали их. Даже принимали морзянку в них.
Кстати, морзянка была вполне себе творческой историей. Чтобы ее выучить требовалось напевать по слогам разные забавные фразы. Морзянка состоит из чередования двух видов сигналов: короткого и длинного. К примеру буква «Б»: один длинный, три коротких, заучивалось такой запоминалкой: «баа-ки-те-кут». Буква «Ф» звучала как «фи-ли-моон-чик».
Еще мне нравилось, когда отслужив год, ты имел моральное право «подковаться». На солдатские сапоги умельцы прикручивали небольшие железные каблучки. Летними вечерами перед отбоем выходили сержанты, общались, курили и чиркали своими подковами по бетонке. Искры в сумерках и это смешное, но по-своему благородное, цоканье — как не сказать, что это было красиво?
Однажды выносили все расположение роты (железные кровати и тумбочки) на плац. А потом заносили обратно. Майор посчитал, что мы слишком громко спим.
Как только появился мобильный интернет, я сразу начал следить за сайтом «Сейфа». Он был хорош тем, что там выкладывались все палехские новости, стихи поэтов, фотоотчеты. Старался я не забыть за два года и палехские песни. Помню, как нашему политруку исполнил песню «Весна» группы «Седьмая грань» (будущий «Корабль снов») и ему понравилось.
Самым важным советом, который я услышал до службы, был: «Воспринимай всё как путешествие, запоминай детали».
И вот, пригодилось.

Да, был еще такой курьёз. Я как сержант ходил в разные наряды, в том числе в караул на гауп-вахту. И вот набралось какое-то порядочное количество караулов, около пятидесяти и меня решили повесить на доску почета в «караулке».
Сказали: «Давай фотографию на фоне флага в форме и будешь в почёте».
Выдался свободный денёк, и я побежал в фотостудию в городке. Пришел, сел, форму прямо в компьютере накинули, флаг тоже, распечатали и вручили мне. Смотрю: хорошо получился!
Отдал фотку, грозный комендант пришел, повесил на общий стенд. И вот сидим мы с Серёгой напротив стенда и любуемся. А Серега еще такой: «Ты смотри, как хорошо сфотографировали, прямо выделяешься на фоне всех. Я: «Да-да!». Думаю, молодцы фотостудия, да и я настоящий матерый караульщик, оказывается.
А потом смотрю… У всех средняя полоска на флаге — синяя, а у меня — алая! У всех — синия, голубая, а у меня — алая… Красная такая, кумачовая! Вот тебе и фотостудия.
Конечно, флаг был не голландским, а только напоминал его, но прозвали меня до самого дембеля «летучим голландцем». А фото менять не стали, сам комендант же вешал.
Так оно там до сих пор и висит.

Хороший ли я был защитник? Не знаю, чем мог, помогал роте: расписание, гитара, командовал взводом. Нам повезло мы в конце службы остались в роте на 180 человек два «дедушки», и все то, что я оставляю за скобками этого рассказа, мы постарались искоренить. Рота жила по гуманным правилам, и я надеюсь, нас не боялись, нас уважали. Все, что я понял про службу, это то, что если нет в тебе агрессии, то и в армии не прибавиться. Посчастливилось служить с таким напарником, который разделял подход к службе с юмором и здоровой иронией.
Время пришло, но ротный ни в какую не хотел нас отпускать пораньше. Настал день рождения Сибиря, мы съездили в город и скромно отметили праздник посещением пельменной. Вернулись в роту и продолжали слоняться, как неприкаянные: все мысли были о доме, оставалось чуть более месяца.
Осенний вечер, рота мерно занимается пошивом воротничков, работает телек, а дневальный с тумбочки кричит, мол, сержант Лакеев, сержант Сибиряков к ротному! Заходим к майору, а он нам с порога: «Стройте роту и домой».
Всё было собрано, но, конечно, мы не были готовы. Провести два года вокруг одного плаца, понять и принять всю эту армейскую вселенную, познакомиться с тысячью судеб и вот так упорхнуть внезапно перед отбоем. По-моему, я даже зарыдал, пока никто не видит, в курилке. Мне было 20 с половиной лет.
Построили первую учебную роту связи, что-то сказали молодым гвардейцам вдохновляющее, обнялись с теми, кому еще год или полгода дослуживать, и — поминайте как звали! Вышли на КПП, по старому обычаю выполнили три четких строевых шага, шапки с головы сняли и словно мяч футбольный их: чем дальше выпнешь, тем лучше жизнь гражданская пойдет. Прыгнули в такси, а там и ДМБ.

Надо сказать, меня через два месяца призвали на сборы. Я думал шутка, но нет. Заболел, не поехал. Насмотрелся я на «партизан» — так называли мы праздно шатающуюся толпу призванных из запаса мужчин. В одну воду два раза не войдешь, да и какая сейчас служба без портянок, в берцах, это уже совсем не та «юность в сапогах».