"Да здравствуют краски!"
Документальный рассказ
Пармен и баба Паня
Дом у прабабушки Пани состоял из двух половинок — в одной жила она, а в другой — её брат Пармен. Половинки дома были совершенно одинаковые: кухня — прихожая с печкой, и сама комната за двойными створчатыми дверями. Дом окружал большой сад — огород со старыми яблонями, ульями и многочисленными грядками. Дядюшка Пармен на старости лет занимался пчеловодством. Сад был его вотчиной, а яблони он даже называл своими дочками. Если бабушка Паня была понятной — строгая когда-то учительница, у которой не забалуешь, принципиальная, скромная и справедливая, потерявшая на фронте мужа, и всю жизнь посвятившая школе и двум дочерям с внуками, то прошлое дяди Пармена было окутано неизвестностью — чем-то неведомым и таинственным. Сразу было видно — какая-то гнетущая тайна пряталась в его прошлой жизни и скрывалась за всем его обликом и поведением — нервным, неровным, а частенько и откровенно недоброжелательным. У него бывали приступы непонятной злобы и обиды на всех вокруг. В такие дни он уходил в свою половину, ни с кем не разговаривал и никого не хотел видеть. Характер был у него не сахар.
Как мне тогда в детстве хотелось узнать, что за приступы грусти были у этого на вид добродушного, лысого, чуть сгорбленного старичка, в минуты хорошего настроения всегда восклицавшего встречным знакомым: «Приветствую вас»! Но такие минуты бывали всё реже, а с возрастом и совсем исчезли.
В глубокой старости во время болезни он кричал, чтобы его выпустили, открыли двери, ругал каких-то надзирателей. И вот тогда я узнала от близких, какой не лёгкой была судьба у Пармена Николаевича Зиновьева. После окончания училища в 1939 году он был призван в армию. Окончил школу сержантов. К началу войны зачислен в 73 полк командиром отделения. С войсками прошёл весь боевой путь на передовой до Берлина в 218 пограничном полку. Закончил войну на Дальнем Востоке. Демобилизован в 1947 году и вернулся в родную деревню Дягилево с боевыми медалями.
Три горюшка было в его жизни. В 1942 году погиб горячо любимый им старший брат Виктор. Это была первая невосполнимая потеря. В 1945 году в письмах с фронта домой он писал родным: «Я вернусь домой не только с Победой, но и с невестой». Но любимая девушка погибла в Берлине от шальной пули уже после окончания войны. Это стало для него огромным горем, которое он переживал всю жизнь. Впоследствии он так и не женился.
В 1957 году в хрущёвские времена, когда повсеместно насаждалась кукуруза, а колхозники жили в тяжёлых условиях, без паспортов и их заставляли покупать облигации, Пармен Николаевич болел душой за деревню, считал себя защитником крестьянства. Когда узнал, что облигации государственного займа, купленные его односельчанами, не погасят в ближайшие годы, как было обещано, послал свои письмом, в Москву, в Правительство, написав слова протеста против политики партии в деревне. А процитировал он слова своего любимого Радищева: «Звери алчные, пиявицы ненасытные, что крестьянину вы оставляете, то, что отнять не можете — воздух, один воздух…»
По номеру этой облигации его и нашли и увели из родного дягилевского дома под белы руки: не испытывай, мол, свою судьбу. На его поступок все удивлялись, ведь он был всегда очень осторожен и боязлив. 31 мая 1957 года состоялся суд. Ему дали политическую статью, и пять лет он пробыл в Удмуртии в ссылке. Вот оказывается, какая тайна окутывала неизвестностью все эти годы его жизнь. В 1961 году он вернулся в Палех, где ждал его дом в глухом уголке построенный им семь лет назад пополам с овдовевшей сестрой, и один доживал свой век, работая художником в мастерских, рисуя многочисленные «тройки», «охоты» и «битвы».
Мир старого дома
Мир этого дома, стоящего в тихом тупичке, его пространство, где время словно остановилось из-за множества старых фотографий, которые он хранил, подарили мне однажды сон или видение, уж и не знаю как точно сказать о почувствованной и увиденной словно в кино встрече с прошлым. Это были обрывки прошедшей жизни, довоенного времени, связанной с детьми художника Зиновьева, прапрадедушки из деревни Дягилево.
Детей было пятеро: Павлина — баба Паня, Капитолина — Капа, Виктор, Пармен и Вера. Всех я их помню с детства, кроме Виктора. О нём узнала впервые когда была ещё совсем маленькая. Летом, вылавливая из бочки с водой попавших в беду муравьёв, услышала за спиной голос бабы Пани: «Ну вот, ты у нас как Витя Зиновьев, всех спасаешь, всех жалеешь». Это всё что я о нём знала в то время — что он был очень-очень добрым, и любимым всеми. А узнала я о нём подробно уже школьницей.
Однажды в мае после празднования Дня Победы, у дядюшки Пармена было светлое настроение, и он разрешил мне посидеть в его половине. Там стоял в то время огромный старинный шкаф, наполненный книгами, альбомами, журналами. Во всём вокруг: в разбросанных на письменном столе кистях и лезвиях, карандашах и вырезках, каких-то шкатулочках разных размеров, присутствовал холостяцкий беспорядок, но тем это было и интересней, потому что в соседней половине царила чистота и аккуратность, которые отражали характер его старшей сестры. Я сидела и думала что же лучше: идеальный порядок или художественный беспорядок?
Майское яркое солнце ушло за дом, в комнате было сумрачно, пахло старыми книгами и пылью. Я сидела на потёртом диване и с любопытством рассматривала коричневые с золотым теснением корешки книг, вороха бумаг, разбросанные везде рисунки и вырезки из журналов. Дядюшка сгорбился над столом и что-то рисовал.
Разглядывая комнату, где я так редко бывала, я вдруг увидела на стене рисунок, а потом ещё и ещё. Это была целая серия рисунков старинных новгородских храмов.
- Как красиво! Кто же это так прекрасно нарисовал? — спросила я дядюшку Пармена.
Он долго молчал.
- Эти рисунки — память о моём брате Викторе, который в студенческие годы летом 1937 года побывал в Новгороде и привёз оттуда много эскизов, — ответил Пармен Николаевич, — он подавал большие надежды как художник и был очень замечательным человеком.
Он полез куда-то в дальний ящик и вынул оттуда небольшой альбом, на первой странице которого было выведено красивой прописью: «Посвящается любимому сыну и брату Виктору Николаевичу Зиновьеву, погибшему в боях за Родину. 1918 — 1942 г. г.». Потому, как дрожали руки у старика, я поняла, как дорого ему то, что хранит в себе этот охристо-коричневый альбомчик. — Лучше бы я погиб вместо него — с нескрываемой горечью добавил дядюшка, перелистывая шуршащий узорный пергамент между картонными страницами. Я удивилась, с какой любовью собрана была здесь запечатлённая навеки короткая жизнь Виктора. Альбом содержал множество фотографий его и однокурсников по художественному училищу, пейзажи деревни Дягилево, — родины Зиновьевых, походы в лес, на этюды, охота, рыбалка, а также снимки работ Виктора — картин, посвящённых историческим битвам.
А Пармен Николаевич вдруг разговорился, вспоминая о юности, о семье. Всегда бледное лицо его озарилось, а глаза стали живыми и обрели цвет. А потом он вдруг запричитал, глядя на фотографию молодого воина, словно хороня его:
- Ох, Виктор, Виктор, ведь ты у нас был самым красивым, жизнерадостным, талантливым. А какой ты был помощник во всех делах наших крестьянских. Безотказный... А какой добрый и ласковый…
А прожил-то всего… двадцать четыре года….
- А как мечтал ты об искусстве, с каким упорством овладевал мастерством художника, один из курса по окончании училища получил диплом с отличием. И тему диплома помню — «Волочаевские дни». А в армии закончил командирские курсы. Как же мы тебя все любили…
- Он, да Паша Баженов — вот были два друга. Обоих не пощадила война — окончил он свою речь уже обращаясь ко мне и, померкнув, вышел в соседнюю комнату, покачивая горестно головой.
Я осталась наедине с тишиной... О, эти старые фотографии! Как я их люблю! Сухие, скупые изображения, да ещё чёрно-белые, а в них чувствуется дыхание жизни, воздух, цвет. Я долго — долго разглядывала альбом с фотографиями Виктора, художника только вступившего в жизнь, которая так рано и так трагично оборвалась, и вдруг он тоже стал для меня дорогим и близким, как для дядюшки Пармена. Один снимок особенно понравился мне. Майский солнечный день. Виктор в светлой одежде стоит, улыбаясь с велосипедом и огромным букетом сирени. Последние предвоенные годы мирной жизни, наполненной крестьянским трудом, учёбой, мечтами о будущем, отдыхом на берегах живописного Люлеха.
Рисунки Виктора
А Дядюшка Пармен выносит мне из комнаты ещё один альбом — с рисунками.
- Это альбом 1935 года. Летние зарисовки брата, — говорит Пармен Николаевич — они воссоздают старый облик деревни Дягилево, её окрестностей. Здесь же — карандашные портреты родных и друзей. Как они тщательно проработаны, по ним видно как же он серьёзно и требовательно относился к своей учёбе. Действительно, с любовью нарисованы портреты бабушки Прасковьи Ивановны, урождённой Чикуриной, дедушки Михаила Ивановича, иконописца — мелочника, а также крёстной Марии Михайловны, воспитавшей всех зиновьевских ребятишек.
Мама и крёстная были глубоко верующими женщинами — продолжает дядя — и привили нам любовь к труду, отзывчивость, уважение к традициям. Виктор любил рисовать церковную архитектуру и пейзажи родной деревни. Вот смотри — на рисунке — старая дягилевская часовенка, названная в честь иконы Владимирской Богоматери. Виктор рисовал её часто, она стояла в центре деревни, недалеко от дома. А вот на следующей странице — и сам наш родовой дом, любимая берёзка под окном. Сколько здесь было радостных счастливых событий, встреч и расставаний. И смущаясь, вдруг мой собеседник стал декламировать чьи-то стихи:
Берёза у родного дома,
Слегка листвою шелестит.
Здесь всё любимо, всё знакомо,
И тишина в душе царит.
Ну ты знаешь, — продолжал он задумчиво, — сейчас-то в доме нашем музей отца — Николая Михайловича Зиновьева, а тогда дом был жилой, живой. Росли дети, уезжали на учёбу, на работу, но часто возвращались в свою колыбель. Сюда же в мае 1942 года пришло последнее письмо с фронта от нашего Виктора, а вскоре и известие о том, что он пропал без вести. Как же все скорбели.Невосполнимая утрата, — сказал он, и на глаза его навернулись слёзы. Судя по адресу, — продолжал Пармен Николаевич, немного успокоившись — Виктор служил лейтенантом при штабе генерала Жукова на Западном фронте. Да и в письмах писал об Украине. Тогда весной 1942 года началась Ржевско — Вяземская наступательная операция, в которой участвовали войска генералов Конева, Жукова, Курочкина, Черевиченко, освободившая от оккупантов группы армии «Центр» Московскую и Тульскую области. Вот тогда он и погиб. Да и фашисты потеряли более 330 тысяч человек, как пишут в «Календаре памятных дат Российской военной истории». — Я ведь всем интересуюсь, что связано с боями — окончил он свои размышления, и протянул мне несколько ветхих листков бумаги.
Военные письма
Я держу в руках письма с фронта. Бесценные документы того давнего времени — пожелтевшие, истрёпанные, читанные — перечитанные листы, написанные рукой лейтенанта Виктора Зиновьева. Письма удивительно добрые, заботливые. Вот он узнаёт о гибели любимого друга — Павла Дмитриевича Баженова, женатого на его сестре Капитолине, прекрасном палехском художнике, погибшем на полпути к фронту — ехали оборонять Ленинград. Их состав разбомбили немцы. Он очень скорбит о нём, и утешает сестру, заботится о том, чтобы не пропали рисунки этого замечательного мастера. «…не стало больше Павла Дмитриевича, я очень глубоко потрясён, и до сего времени ещё не верю мысленно, что его уже нет, что он так нелепо погиб. Это был талантливый человек с душой и сердцем художника, который любил дело, и с большим усердием работал над ним. Да, ничего не поделаешь, нужно смириться, ибо теперь идёт война, война жестокая и кровопролитная за лучшее будущее нашего народа и всего человечества. Враг будет разбит.
Я очень сожалею Капе, она много сейчас переживает и пережила и, конечно, не зря у неё болят глаза, но не нужно доводить себя до полного отчаяния, надо жить и жить и выполнять свои обязанности. Её участь есть участь многих, а поэтому нужно жить так, как жила раньше. Переживётся трудное время и настанет лучшее. Но всё это нужно пережить, тогда будет всё, как было раньше. А главное не — унывать.
Я живу как и раньше, почти без изменений, чувствую себя очень хорошо. Работы очень много, так, что у нас вошло в привычку работать целыми сутками без отдыха. Но это ничего, это всё для лучшего. Сейчас находимся на территории, где находились немцы, они оставили после себя развалины. Осталась масса их машин. Вообще картина печальная. Но это всё быстро восстанавливается…». Последнее письмо от Виктора пришло 14 мая 1942 года. Его обратный адрес: Действующая Красная армия. Военно-полевая почта. 1532 Штаб армии 8 отдел.
Да, в каждой семье оставила война горькую память о себе. Только расцветшая жизнь, обещавшая так много — оборвалась. И вновь я посмотрела на рисунки Новгородских храмов, на рисунок деревянной часовенки из деревни Дягилево, нарисованной Виктором, и подумала: «Он защищал свою Родину; красоту её, которой восхищался как художник. Он так любил свою тихую деревеньку, в зарослях дягиля и черёмухи, свою родную землю, Палех, русские храмы среди полей и перелесков, что за их мир и покой не пожалел своей жизни. Его любовь к Отчизне, как и многих тысяч других воинов приблизила светлый всенародный праздник — День Победы».
Я прощаюсь с дядюшкой, и смотрю на него совсем другими глазами: «Какой же хороший и добрый этот дядюшка Пармен, и как он любит беззаветно своего брата и как скорбит и даже жалеет, что не погиб вместо него».
Сон
Ночью я долго не могла заснуть. Только закрывала глаза, как фотографии, увиденные мною вдруг начинали оживать, двигаться, как в немом кино, а потом появлялись звуки, голоса. Я всё больше погружалась в сон. Какие-то большие крылья несли меня над землёй… Вдруг я увидела знакомый берег Люлеха, черёмуховые заросли, речку Демидовку, деревянный мост через неё. В воздухе были разлиты запахи сирени и речной свежести…
…Но кто это? На поваленном дереве сидят трое ребят. Пишут этюды, рисуют, рыбачат. И вдруг я узнаю — Виктор, Пармен, Павел Баженов, все молодые. А вон вдалеке показывается ещё одна очень знакомая фигурка. Да это же — Капа. На согнутой руке она несёт корзинку. Я слышу голоса. И словно фильм из довоенного времени разворачивается передо мною, я слышу, о чём они говорят, спорят, мечтают:
- Ребята! Вы всё трудитесь. Вот крёстнушка прислала вам подкрепиться — кувшин молока и пирогов, — Капа расстилает холщёвую салфетку и раскладывает на ней угощенье. — Паша, ты Виктора рисуешь? Как похож! Здорово! — Восхитилась она.
- Ну, твой Паша всех нас за пояс заткнёт, — заметил Виктор, — он уже сейчас прекрасный мастер, а скоро станет знаменитым художником. Шляпок тебе, Капочка, накупит.
- Ой, ребята всё бы хорошо, только бы не война, — озабоченно произнёс Павел, — в мире — то как тревожно!
- Тебе, Павел как самому способному молодому художнику бронь дадут, — обнадёжил Пармен. — Ты у нас талант, а таланты в нашей стране берегут.
- Ну, бронь — не бронь, а зашьёт ему крёстнушка в солдатскую шинель иконку или молитву «Живый в помощи» — она во всех путях хранит и будет он невредим от врага и от пуль, — успокоила Капа.
- Ты что Капа придумала. Это нашего папу в 16 году спасла икона, а сейчас разве можно, опасается Пармен — будешь врагом народа, если увидят, и пойдёшь под трибунал.
- Ой, да ну вас ребята, вы всё о страшном. Смотрите, какое чудо-то вокруг! Слушайте — Капа мечтательно запрокидывает руки за голову и декламирует:
- «Лес дожидался нас тысячи лет, он приготовился к встрече. Взгляни верх, глазами сомкни горизонты, наклонись к траве — художник, ты не можешь ничем пренебречь. Разливы лазури распушены облаками. Гребни лесов то отточены остро на черте горизонта, то превращаются в неразличимую дымку. Берёзы обтёсаны солнцем. Стволы сосен-великанш великолепно изваяны из красного гранита. У бочагов, в сырой прохладе, розовые и голубые дрожат незабудки. Нелюдимо прячутся восковые чашечки ландышей. Фиолетовый колокольчик, колеблемый ветром, ударяется о карминный венчик дрёмы. Мохнатые васильки меж колосьев играют в прятки. А одуванчик, вдруг понимает, что земля велика, и разлетается в полевые пространства. Я говорю: «Да здравствуют краски!»
- Капа, Капа! Сестричка, да тебе надо было с нами идти в художники, а ты решила стать учительницей. Ты сейчас такую картину нарисовала! — восклицает Виктор.
- Витенька, это не я нарисовала, а Ефим Фёдорович Вихрев. Помнишь, он папе подарил свою книгу. Как он пишет! Я не могу оторваться — читаю и читаю и, кажется, что Палех начинаю любить по-настоящему — глубоко, трепетно. Ведь он поэт, он поэт, у него и стихи замечательные! — восторгается Капа — Хочу всё читать наизусть своим ученикам, хочу преподавать так, как ваша учительница — Лидия Николаевна Гусева.
- Ну, ты, Капа, перегнула! — оборвал её Пармен — Лидия Николаевна сейчас в опале, в своём родном Волокобине, да не в своём каменном доме, а в трёхоконной избушке живёт, больше похожей на баньку. Ты что же не знаешь, как её наши комсомольцы разоблачили? На собрании вдруг задают ей вопрос, да не простой, а с подвохом: «Лидия Николаевна, а что такое колокольный звон»?
А та раньше при храме служила, — продолжал он — регентом была, на фисгармонии играла; и слух у неё был отменный. Она и сказала откровенно: «Колокольный звон — это музыка». Колокола сбрасывают, а она — «музыка».
- За это на неё завели дело, и хотя сам прокурор сказал, что «дело-то шито белыми нитками», однако работы в техникуме её лишили и сослали вниз по течению Люлеха — в село Волокобино. Но говорят, тайно её навещают наши студенты. Да и как не навещать, такая учительница! Как она знает русскую литературу! Ведь она в каждого ученика душу вкладывала, воспитывала художественный вкус. Уж такой учительницы у нас не будет. И говорит она при встрече, ребята рассказывают, только одно: «В Бога вы не веруете, только уж не кощунствуйте» — закончил свою речь брат.
- Я думаю, что не за слова она пострадала, а за то, что мужа её тёти — священника ИоаннаРождественского расстреляли в 1922 году. Тогда были в Шуе события, а его причислили к ним, вот ей теперь и аукнулось — вспомнил вдруг Виктор.
- Да, ребята, не знаешь, где потеряешь, где найдёшь. Я слышала о ней только хорошее — грустно произнесла Капа. — Она, говорят, с золотой медалью окончила филологический факультет. Да ведь у ней и отец-то был тоже священником. Надо было ей всё скрывать.
- Да разве всё-то скроешь, — отозвался Павел,- уж такая судьба её, она, говорят от своего скудного заработка на огороде, да с козами, ещё и бедным помогает, многодетным семьям.
- Настоящая христианка! — подытожила Капа.
- А ты откуда знаешь, какая бывает христианка? — Удивлённо спросил её Павел, — Капочка, ну-ка рассказывай.
- Ну как же, у нас крёстнушка всё время молится, — начала Капа. — А бабушка Прасковья как-то рассказывала, что ей было видение небесное чтобы нашего папу, её сына, отдали в иконописцы, и что он большим художником станет, — поведала она, — Нет, правда, Пармен, ну что ты смотришь такими круглыми глазами, — удивлённо заявила Капа — я не вру, правда я это слышала сама.
- Капа, Капа, тише. Что ты такое говоришь! — с ужасом прошептал Пармен . — Мало ли чего бабушка выдумает. Уж не ляпни где-нибудь, а то мы все вниз по течению отправимся.
- Я молчу. Я только вам сказала, — ответила сестра. Все задумались.
- А ведь мы сейчас не так пишем, как мастера Артели, — заметил Виктор, — Вот и дипломы будут — холсты. Я часто думаю, почему?
- А я Ивана Михайловича Баканова всего перекопировал, — сказал Павел, — его стиля и буду держаться.
- Видел я твои альбомы, — отозвался Виктор, — для тебя рисовать, как дышать.
- Ребята, пора, темнеет, — позвала Капа — И как прохладно от реки стало. А хорошо то как. Так бы всё сидела и любовалась на Красное, на закат, на луга. Ну, где ещё такую красоту отыщешь? — восхищённо добавила она.
- Как бы нам эту красоту не пришлось скоро защищать! — подумал вслух Виктор. — Вот этот дягиль у сарайчиков, наш дом, берёзу, сирень, эти просторы, эту ненаглядную церковь в Красном. А ведь совсем скоро, ребята — зло дышит нам в лицо. Вот диплом закончу и уйду в армию. Хочу служить, — признался он.
- Что нас ждёт? Как хочется мира, счастья. А что нас ждёт? Никто этого не знает. — Задумчиво произнесла Капа. — Виктор, ты так часовенку нашу дягилевскую нарисовал хорошо. А я слышала, её хотят убрать, как пережиток прошлого.
- Вот, Капочка, тебе и останется на память этот пережиток прошлого — часовня Владимирской Богоматери, — тихо ответил ей Виктор.
- Виктор у нас любит церковную архитектуру рисовать. Какие же он привезёт из Новгорода рисунки? — Заинтересовался Пармен — Наверное, всё храмы. Ведь этим летом их курс едет в Новгород.
- Смотрите, ребята, какое небо, — заметил Павел, — Завтра дождь будет. Кап, видишь какие облака — примечай. Приметы в хозяйстве пригодятся.
- Ты шутишь, Пашечка, — улыбнулась Капа, — но дождь это хорошо.
- Чего ж хорошего. Придумала! — нахмурился Пармен.
- Если будет дождь — значит потом и радуга будет — пояснила сестра — Как я радугу люблю!
- Я тоже люблю радугу, — поддержал её Виктор. — Так и хочется макнуть в её сияющие цвета кисточку и написать этими красками какой-нибудь сказочный этюд, — прибавил он.
- Ну вот, снова фантазии, вы не можете без них — пробурчал Пармен — Ну вас…
- Капа, садись на велосипед, на багажник, я довезу тебя до дома, — предложил Виктор.
- Ты вези лучше свой душистый букет маме, — посоветовала сестра. — Как ведь пахнет. Ну просто духи. Паша, есть такие духи?
- Таких, наверное, нет, а есть похожие, — ответил Павел.
- Пройдёт ещё год, потом пять лет, а всё вокруг также будет цвести и радоваться жизни — размышляла Капа. — Через пять лет будет 1942 год. Виктор, это будет счастливый для нас всех год?
- Не знаю, Капочка. — отозвался Виктор. — Для нас — не знаю. Но не хотелось бы чтобы это наше цветущее царство увяло. Пусть оно цветёт вечно, хотя бы и без нас! Как ты говоришь: «Да здравствуют краски!» Да — здра-вству-ют кра-ски! — громко запела Капа, и звонкий голос её эхом поплыл над полями, рекой, дальней деревней, над временем и пространством…
…«Да здравствуют краски» — прошептала я, проснувшись, и долго — долго лежала, не в силах вырваться из околдовавшего меня сна. Всё тело онемело, щёки почему-то были мокрые то ли от слёз, то ли от тумана над Люлехом, который я покинула, вернувшись в реальность. Я долго лежала, глядя на стену, любуясь рисунками, подаренными дядюшкой Парменом и думала:
- Виктор Зиновьев, Павел Баженов и другие — прекрасные художники, погибшие в начале своего творческого пути. Они сохранили нам ценой своих жизней это наше Цветущее Царство лесов, полей, деревень и храмов — нашу Родину и радугу над ней, в которую мы опускаем свои кисти и рисуем мир! Да здравствуют краски!!!
Добавить комментарий
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные и авторизованные пользователи. Комментарий появится после проверки администратором сайта.
